Важные новости
К вопросу о крещении Киевской Руси
12.08.2015 / Категория: Общество / Тема: Религия
Не следует представлять себе само крещение при Владимире как абсолютное торжество новой религии, как это часто представляли историки русской церкви. Крещение Владимира — поворотный момент христианизации Киевской Руси, но сама христианизация произошла не сразу, а растянулась на ряд десятилетий. В обществе, в котором процесс феодализации далеко еще не был завершен, нельзя было ожидать и быстрых успехов.
При Владимире крестились княжеская семья и княжеская дружина, т. е. те круги киевского общества, в которых уже за полвека до реформы христианство имело много адептов. В больших городах, как Киев и Новгород, жителей крестили, «загоняя в реку их, как стадо»; одни крестились добровольно, а другие из-за страха перед повелевавшими. Но масса населения оставалась языческой еще в X веке. Поэтому действие церковного устава Владимира распространялось только по тем «градам и погостам, где христиане суть». Судя по одной рукописи XII—XIII веков, даже в более поздние времена у многих «был спрятан идол, выдолбленный или нарисованный». Широко распространен еще культ священных камней и деревьев, многие «жрут бесом и болотом, и кладезем» («приносят жертвы бесам, болотам и колодцам»), молятся «под овином, или в роще, или у воды».
Сводчик, писавший во второй половине XI или в начале XI века, утверждает, что языческие обряды «творят вятичи и ныне». Еще в XII веке христианство встречало сильное сопротивление с их стороны, и монах Печерского монастыря Кукша, отправившийся в приокские дебри с миссионерской целью, был убит. В Новгороде, как показывает эпизод с Глебом Святославовичем, во второй половине XI века только небольшая кучка дружинников была на стороне новой религии. И на Белоозере носителем новой веры является прибывший из Киевского центра Ян Вышатич с его отроками и «попином», между тем как масса смердов объединялась вокруг своих волхвов. Обращение Ростовской земли относится ко второй половине XI века и связано с именами епископов Леонтия и Исаии. К этому же приблизительно времени относят и обращение Мурома.
Читайте: Князь Владимир – «свирепый креститель», ставший святым
Таким образом, во второй половине XI века распространение христианства еще ограничивается непосредственно Приднепровьем, а междуречье Оки-Волги и даже Новгород далеко не были христианизированы. Это нужно иметь в виду, чтобы избежать слишком упрощенного, механистического представления о распространении христианства. Надо помнить, что еще митрополит Иларион называет свою паству «малым стадом». Для людей XI века торжество христианства было связано с именем князя Ярослава, а не Владимира... Сегодня это уже история религии, таковы реалии.
Итак, только третье поколение считало себя по-настоящему христианским. Только при Ярославе «нача вера христианская плодитися и расширяти, и черноризьци почаша множитися, и монастыри починаху быти». Летопись рисует деятельность Ярослава гораздо более яркими чертами, чем деятельность его отца.
Ко времени Ярослава относится окончательное оформление церкви как организации. При нем основывается митрополия в Киеве и при ней соборная церковь святой Софии, которая должна была стать центром новой церковной организации. Эта сторона деятельности Ярослава не укрылась от глаз исследователей. Одни, как Приселков, объясняют ее переходом из-под власти болгарской архиепископии под власть константинопольского патриарха и вызванным этим переустройством церковного управления; другие, как Шахматов, отрицают вообще наличие митрополичьей кафедры в Киевской Руси до назначения Фео- пемпа около 1037 года. Как бы то ни было, окончательно как учреждение церковь сложилась только при Ярославе. Не случайно и то, что при нем был созван первый церковный собор в Киеве и сделана попытка установить церковную автокефалию путем избрания собственного митрополита из числа русского духовенства. Не случайно и то, что именно при Ярославе русская церковь получила своих первых святых в лице братьев самого князя, Бориса и Глеба. При нем же была сделана попытка если не канонизации, то по крайней мере беатификации его отца.
Сравнительно медленный ход христианизации характерен не только для Киевской Руси, но и для всех стран, в которых еще только развивались процессы феодализации. Одновременно с Киевской Русью (и это, конечно, не случайно) мы наблюдаем аналогичные явления в Швеции, где Олаф принял крещение в 1008 году, а церковь организовалась окончательно только на соборе в Схенингене в 1248 году; в Норвегии, где христианство введено Олафом Тригвассоном, современником Владимира (995-1001), и Олафом Святцм (1015—1024), оно оформилось лишь в середине XII века; в Исландии, где христианство было принято в 1000 году, епископские кафедры созданы только в 1080-1115 годах.
Таким образом, в Киевской Руси организационный процесс прошел даже несколько быстрее, чем в других соседних странах. Это объясняется, конечно, близостью и постоянными связями с центром греческого христианства — Константинополем — и особенно с крымскими владениями Византии, но и тут процесс этот не мог пройти в несколько десятилетий. Окончательное укрепление христианства и организация христианской церкви относятся ко второй половине XI века, т. е. ко времени, когда окончательно сложились феодальные отношения в землях, объединившихся вокруг Киева.
Переход в христианство имел; объективно говоря, очень большое и, несомненно, прогрессивное для данного отрезка времени значение. Те исследователи, которые в сохранении языческих верований в народных массах хотели видеть доказательство ничтожной роли крещения, мало вникали в исторические факты в их совокупности. Из-за домовых и леших они не замечали тех крупных процессов, которые происходили в стране.
Христианство застало в Киевской Руси еще не закончившуюся борьбу между различными укладами и являлось здесь энергичным поборником в то время прогрессивного феодального способа производства. Несомненно, что оно способствовало скорейшему изжитию отмиравших пережитков родового строя. Это особенно показательно в отношении брачного права. Мнение, будто брак у восточных славян к моменту принятия ими христианства был моногамным, требует значительных оговорок. То, что нам известно о семье X века, не позволяет говорить об установившейся моногамной форме брака, связанной с развитием частной собственности; как общее правило, мы имеем здесь дело еще с патриархальным браком.
В высших кругах господствовало многоженство. У Владимира было пять «водимых», т. е. законных, жен, не считая «наложниц». Он сам был сыном Святослава не от «водимой жены», а от «рабы», что нисколько не отразилось на его юридическом положении в княжеской семье. Даже Русская Правда признает закономерность незаконного с точки зрения христианского канонического права сожительства с рабыней. Еще в конце XI века многие «без стыда и без сраму две жены имеют» .
Эти наблюдения не противоречат известиям «Начального свода» о брачных обычаях у древних славян. Часть свода, где помещено описание обычаев различных народов, составлена не раньше второй половины XI века, судя по тому, что в ней упоминается о половцах. В своем ретроспективном обзоре быта различных славянских племен автор не только использует реминисценции, предания о недавнем прошлом, но и те факты, которые еще живы были в современном ему быту.
Изображая, в частности, быт особенно симпатичных ему полян и не без тенденциозности противопоставляя их древлянам, автор «Начального свода» приписывает им в прошлом те черты быта, которые были свойственны им в более позднюю эпоху. «Поляне, — говорит он в настоящем времени, — чтут обычай своих отцов: они кротки и тихи». И спешит уверить, что эти качества были свойственны им и в древности, в частности, в противоположность древлянам, у которых существовало умыкание невест — у полян «зять по невесту не ходит, а приводит ее вечером, и утром приносит то, что за ней дают». Если понимать слова «что за ней дают» в смысле приданого, то приходится признать в словах сводчика известную модернизацию, так как обычай покупки невесты у полян отмечен памятниками неоднократно.
Итак, если умыкание отошло у полян в область преданий, то калым, или «вено», существовал даже после принятия христианства. Укажу и на признаки левирата, т. е. обычая брать в жены вдову умершего брата. Так, Владимир после убийства Ярополка женился на его вдове, гречанке, и родившийся от этого брака Святополк почитался законным. Следовательно, говорить о безусловном господстве моногамного брака у полян еще в X веке мне представляется преждевременным. Христианская церковь с самого начала способствовала ликвидации старых брачных форм. Каноническое законодательство усиленно боролось и с многоженством, и с умыканием, и с легкостью развода, и со всякими аномалиями брачных отношений.
И если в XI веке моногамный брак получил окончательное признание, по крайней мере в господствующих классах, то к этому в какой-то мере причастна и феодальная церковь. С торжеством моногамной формы семьи отошли в область преданий те кровавые раздоры, которые характерны для семей, объединявших многочисленных братьев от различных матерей, и делалась невозможной такая междубратская резня, какая имела место после смерти Святослава и после смерти Владимира. Я не останавливаюсь на влиянии церкви в деле отмены других родовых институтов, как, например, кровной мести.
Христианство не только ускоряло процесс ликвидации остатков родового строя — оно способствовало ускорению развития феодального способа производства в Киевской Руси. В Византии церковь являлась в XI веке крупнейшим феодальным учреждением и землевладельцем. Естественно, что она перенесла в Киевскую Русь те феодальные методы хозяйствования, которые выработались в условиях высокоразвитого византийского феодализма и которые здесь, на берегах Днепра, нашли подготовленную и благоприятную почву. Община, находившаяся уже в состоянии распада, не могла оказать действенного сопротивления притязаниям феодальной церкви, а выраставший на ее развалинах класс феодалов в лице князей и бояр шел навстречу этим притязаниям и спешил использовать новую социальную силу в своих интересах.
Церковь и явилась энергичной проводницей феодальных порядков в Киевской Руси. Именно церковные учреждения наряду с князьями создают путем хищнического захвата общинных земель крупную феодальную собственность, концентрируя в своих руках обширные земельные владения. Церковь беззастенчиво внедряет в экспроприируемые массы понятие феодальной собственности, используя и свою реальную силу, и свой авторитет, и веру населения в действенность магических заклятий.
Прогрессивная сторона деятельности церкви заключается в ее стремлении ликвидировать найденные ею в Приднепровье элементы рабского труда, невыгодность которого была уже осознана в Византии. Я не буду останавливаться на тех документах, которые свидетельствуют о попытках ограничить произвол рабовладельцев. Думаю, что это в данном случае нехарактерно — характерно стремление к ограничению работорговли. Таково резкое осуждение практики продажи крещеных рабов. Не менее горячо осуждается спекуляция на живом товаре...
Еще последовательнее проводятся мероприятия по облегчению выхода на свободу рабов. Эту цель преследуют многократные запрещения «изгойства», т. е. взимание излишней платы, сверх стоимости, за освобождение холопа. Строго воспрещается брать «изгойство» за детей вольноотпущенного, родившихся после его освобождения. Моральная ответственность возлагается не только на продавца, но и на свидетеля, и на суд, утверждающий сделку. В известных случаях церковь рекомендовала принудительный выкуп рабыни у господина и. Наконец, церковь боролась и против незаконного порабощения свободных людей.
Осуждая рабство, церковь зато беспощадно закрепощала юридически свободных людей, находя выгодным пользоваться более производительным трудом феодально зависимых людей, чем рабов.
Предпочитая, из соображений вовсе не этического, а чисто корыстного характера, обрабатывать свои земли руками феодально зависимых людей, а не рабов (которые даже не упоминаются в числе «церковных людей»), церковь присваивала над этими юридически свободными людьми ряд прав, свойственных феодальному землевладению. Юридическое оформление землевладельческих иммунитетов осуществлено было церковью очень рано. Тут более чем где-либо сыграл роль образец Византии...
Непосредственное влияние византийского духовенства можно усмотреть и в разработке феодального законодательства в целом. По известному рассказу летописи, именно духовенство настаивало на применении судебной казни в отношении разбойников, когда «их развелось слишком много», причем ему пришлось преодолевать старую патриархальную идеологию, видевшую в убийстве частное дело пострадавших, которое разрешалось полюбовной уплатой «поголовщины» («за голову») или «виры» («выкупа»). Тут разговор идет о замене частного вознаграждения за убитую голову государственной «казнью».
Когда же старый обычай все-таки восторжествовал над византийской практикой, те же епископы рекомендовали превратить «виру» в государственный доход и обратить ее на государственные нужды. На этот компромисс Владимир и согласился: «Так тому и быть». В этом рассказе мы видим упорство, с которым духовенство проводило в жизнь установления византийского феодального права в стране, еще недавно жившей патриархальным бытом.
Следы воздействия церкви на законодательство так многочисленны в Русской Правде, что дали повод В. Ключевскому к неверному, по существу, выводу о церковном происхождении этого памятника. Мы присутствуем при рецепции в русском законодательстве римского права, переработанного в Византии в интересах феодального государства. Детальное сравнение статей Русской Правды с соответствующими статьями Эклоги, Прохирона, Закона судного и других юридических памятников Византии показывает, с какой гибкостью применялось греческое законодательство к условиям Киевской Руси, заменяя, например, телесное наказание, необычное в условиях общинного быта, штрафами, смертную казнь — «вирой», идя на известные компромиссы, как мы это видим из законодательной практики епископов при Владимире.
Христианство сыграло исключительно крупную роль в идеологическом обосновании и тем самым в укреплении власти киевских князей. На вчерашнего предводителя сборной дружины духовенство перенесло те представления о верховной власти в государстве, которые существовали в самодержавной Византии. Оно упорно внушало главе новообразуемого государства идею божественного происхождения его власти. С момента крещения на князя «взирает ... всемилостивое око благого бога». Князя сажает на престол сам бог. Это божественное происхождение власти князя, по учению церкви, дает в руки его большую власть и вместе с тем ставит перед ним более широкие и ответственные задачи.
Наконец, церковь присваивает киевскому князю все атрибуты христианских императоров. На монетах, чеканенных по греческим образцам, князья изображаются в византийском императорском уборе, в диадеме, увенчанной крестом, «в порфире, с крестом в руке и с нимбом вокруг головы». Так новая религия освящала и укрепляла власть, выраставшую на обломках старого патриархального строя. Эту сторону особенно подчеркивает К. Маркс, когда он рисует нам Владимира, «соединяющего военную власть северного завоевателя с теократическим деспотизмом порфирородных и становящегося таким образом господином своих подданных на земле и их заступником на небе».
Из сказанного, мне кажется, в достаточной мере видна роль христианской церкви в ускорении происходившего внутри приднепровского общества перехода к феодальному строю со всеми его положительными и отрицательными сторонами. Тем самым церковь освящала своим авторитетом и весь тот гнет, который феодализм накладывал на массу свободных до того смердов, освящала экспроприацию общинных земель, обращение вольного общинника, смерда, в крепостного. В рядах феодалов, наступающих на общину, церковь едва ли не выделялась своим хищническим стяжательством. Эта сторона дела, на которую не приходится закрывать глаза, не должна, однако, заслонять перед нами тот факт, что в изучаемый отрезок времени феодализм, проводником которого было христианство, являлся прогрессивным моментом в истории Приднепровья по сравнению с разлагающимся родовым строем, осложненным элементами рабства.
Мне хотелось бы теперь остановиться на влиянии, которое крещение оказало на культурную жизнь страны. Я хотел бы отметить один момент, который, может быть, недостаточно привлекал до сих пор наше внимание — развитие техники в Киевской Руси под влиянием греческого христианства. Странные тайны истории, что поделаешь. В земледелии оно выразилось в значительном повышении техники огородничества. Этому, несомненно, способствовало повышение потребления овощей, которое стимулировалось и многочисленными постами, установленными христианскими аскетическими учениями, и требованиями монастырского «жития». То, что в значительной мере культура многих овощей занесена была из Византии вместе со студийским уставом показывает происхождение названий многих из них.
Еще очевиднее влияние византийского христианства в области строительной техники. С каменной стройкой в Киеве познакомились на примере церквей, которые строились по заказу князей греческими архитекторами. От них узнали технические приемы кладки стен, выведения сводов и купольных покрытий, использования колонн или каменных столбов для их поддержания и т. д. Способ кладки древнейших киевских и новгородских церквей — греческий. Не случайно названия строительных материалов в древнерусском языке все заимствованы у греков. Напомню, что и первые каменные постройки светского характера, вроде каменного терема, фундамент которого найден близ Десятинной церкви, были, вероятно, построены теми же греческими архитекторами, которые строили церкви, и что древнейшая постройка такого типа приписывалась легендой первой христианской княгине — Ольге. Другим образцом светской постройки могут служить «Золотые ворота», воздвигнутые Ярославом, от которых сохранились только развалины, не дающие представления об их былом великолепии.
Такое же влияние оказало принятие христианства на развитие ремесел. Техника резьбы по камню, как показывают орнаментация мраморных капителей Софийского собора с переплетающимися листьями и крестами и гробница Ярослава в стиле древнехристианских саркофагов, заимствована из Византии для церковных целей. Греческая мозаика впервые стала употребляться для украшения церковных зданий и, может быть, дворцов. То же надо сказать и о фресковой живописи. Если в области мозаики и фрески Киевская Русь оставалась долгое время в зависимости от греческих мастеров, то «в некоторых видах художественной промышленности ученики-русские, — отмечает И. Грабарь, — сравнялись со своими учителями-греками, так что трудно отличить перегородчатые работы от византийских образцов». Таковы работы по финифти (эмаль) и скани (филигрань). Тем не менее русские работы показывают «хорошо усвоенный стиль византийских образцов, а их тематика в большинстве случаев церковная». Наконец, из Византии Киевская Русь заимствовала первые опыты чеканки монет.
Особенно ярко влияние византийского крещения выразилось в художественной области. До нас сохранились поразительные по своей художественной ценности образцы архитектурного искусства Киевской Руси первых времен христианства, навеянные лучшими образцами византийского строительства эпохи его расцвета. Источниками, откуда черпались греческими архитекторами (а что именно греческие архитекторы строили первые храмы, об этом мы имеем совершенно точные указания в современной литературе) творческие мотивы их построек в Киеве, Новгороде, Чернигове, служат такие шедевры мирового искусства, как собор св. Софии и так называемая Кахриэ-Джами с ее галереями, залитыми мозаикой, в Константинополе, собор св. Софии в Солуни, собор в Дафни, близ Афин.
С другой стороны, эти греческие художники создавали в новообращенной стране новые шедевры, которые европейскими искусствоведами приравниваются к лучшим произведениям византийского искусства, например, Софийский собор в Киеве, построенный Ярославом в 1037 году, — в настоящее время превращен в музей. Те реставрационные работы, которые произведены в нем при Советской власти, вскрыли с блеском все красоты этого исключительного памятника искусства. Я говорю не только о стройности и изяществе постройки: поразительна мозаика в алтарной абсиде, которой тщетно стремился подражать в безвкусной росписи Владимирского собора Васнецов, не сумевший воспроизвести благородную простоту рисунка и красок.
Реставрации последних лет открыли ряд фресок, до недавнего времени либо совсем закрашенных, либо искаженных позднейшими художниками. Так, совсем недавно открыты фрески, изображающие семью Ярослава, и сделаны некоторые новые расчистки, восстановившие спокойствие и благородство тонов, которых уже не умели воспроизводить более поздние ремесленники. Рядом со св. Софией, через площадь, стоят развалины собора Михайловского златоверхого монастыря, основанного в 1108 году, уже после смерти Ярослава, его внуком Святополком Изяславичем. С тех пор как сняли позднейшие крыши и главы, он стоит в своем византийском первообразе, с рядом кирпичных куполов, так живо напоминающих константинопольскую Софию. Великолепные образцы мозаики на ослепительном золотом фоне из этого собора хранятся в музее Печерского монастыря.
В Новгороде образцом архитектурного искусства до сих пор является Софийский собор (1050 год) с его роскошным куполом, в глубине которого грандиозная фреска Спаса напоминает аналогичную фреску собора в Дафни; с этой фреской связывалась долгое время легенда о могуществе и силе «вольного» феодального Новгорода. К XII веку относится поразительная роспись Спаса Нередицы, тоже восстановленная при Советской власти в ее первоначальном величии.
Но, может быть, сильнейшее впечатление производит роспись Ладожского собора, особенно ярко отражающая классические корни той византийской живописи, которую греческие художники перенесли на киевскую почву. Сюжет фрески полуязыческий: Георгий-Персей, спасающий от чудовища деву, т. е. классическую Андромеду. Сохранилось лицо этой Андромеды, сколок тех волооких богинь, которыми украшены стены помпейских домов, расписанных в подражание александрийским художественным образцам.
То же влияние древнеклассических традиций чувствуется и в миниатюрах, воспроизводящих византийские образцы на страницах киевских и новгородских церковных книг. Таковы, по компетентному отзыву профессора А. Некрасова, рисунки на полях псковского устава XII века, в которых он видит александрийские мотивы. Такой же характер носят миниатюры даже сравнительно позднего Федоровского евангелия в Ярославле.
Из Византии же в Киевскую Русь проникла живопись на досках, обслуживавшая главным образом церковь. Византийская иконопись в то время стояла на высокой степени художественности, которую она впоследствии утратила. В XI—XII веках в Восточную Европу были завезены прекрасные произведения этого рода искусства — такой музейной редкости, как икона Владимирской богородицы, реставрированная тоже только при Советской власти; благодаря реставрации на ней под позднейшими наслоениями вскрылась благородная простота первоначальных линий и красок XI века. Она теперь хранится в Третьяковской галерее; там же можно видеть и реставрированные советскими специалистами образцы лучшей греческой живописи XII века — икона Дмитрия Солунского и другие, которые сохранились в нашей стране.
В связи с крещением появились в Киевской Руси и образцы греческой скульптуры. Как известно, Владимир привез из Херсонеса вместе с церковными сосудами и иконами, с «мощами» херсонесских святых и «корсунскими попами» две бронзовые статуи и бронзовую квадригу, которые украсили площадь перед Десятинной церковью. Впрочем, скульптура в это время в самой Византии была в упадке, и мы имеем здесь дело, вероятно, со случайными образцами древней классической скульптуры.
Я хотел бы подчеркнуть, что искусство, завозившееся из Византии, обслуживало не только задачи культа: раскопки княжеского терема показали, что и он был украшен фресками. Чисто светский характер носят изображения из жизни греческих императоров и охотничьи сцены на стенах галереи, окаймляющей по образцу византийской св. Софии св. Софию киевскую. Наконец, чисто светский характер имеют в настоящее время целиком раскрытые в Софийском соборе портреты жены Ярослава, знаменитой Ингигерды — Ирины, и его дочерей, в том числе будущей королевы Франции — Анны, и мужской группы семьи Ярослава. Любуясь на ранние шедевры киевского искусства, приходится признать, что позднейшее христианство не только не сумело их превзойти, но не сумело и оценить их. Таков пренебрежительный отзыв о софийских мозаиках и фресках официального историка церкви епископа винницкого Макария и особенно известного церковного археолога митрополита Евгения.
Не менее крупные последствия имело крещение и в области просвещения. Тут, конечно, большое значение имело то обстоятельство, что еще лет за сто до крещения Киевской Руси христианство было принято в Болгарии и что греческие миссионеры, боровшиеся там и в Чехии с католическими влияниями, способствовали выработке славянского алфавита и переводу христианских культовых книг на славянский язык/Таким образом, Киевская Русь получила тотчас по крещении письменность на славянском языке. Уже при Владимире была сделана попытка организации школы. Ученики были принудительно избраны из детей «нарочитой чади», т. е. из верхних слоев его дворни.
Школа эта преследовала, конечно, исключительно церковные цели, подготовляя клириков из местного населения: не в классовых интересах духовенства было давать распространяться вновь возникшей грамотности среди широких масс. С эпохой Ярослава связывается представление о широком распространении книжного дела. И тут речь идет о литературе церковной, о культовых книгах, частью списывавшихся с болгарских переводов, а частью самостоятельно переводившихся с греческого языка уже на Руси. Образцом такого рода книг может служить великолепное «Остромирово евангелие», переписанное на Руси по заказу посадника новгородского Остромира (1056—1057 годы).
Какое бы узкое церковное назначение ни имели эти культовые книги, они приучали к чтению. Для нас существенно то, что наряду с церковной книгой в том же болгарском переводе проникла в Киевскую Русь и книга светская и что наряду с евангелием и псалтырем образованный киевлянин и новгородец учились читать и научную книгу, перенося на нее то же благоговение, с которым они относились к чтению книги церковной. И светская, в частности научная, книга пришла к нам из Византии или через христианскую Болгарию, или непосредственно.
Наше представление о Византии как о стране монашеского застоя, лишенной всякой культурной жизни, совершенно не соответствует действительности. В X—XI веках «Рим Востока», как называет Византию К. Маркс, все еще оставался сокровищницей классической культуры, откуда жадно черпали вдохновение народы всей Европы. Не надо забывать, что ряд классиков дошел до нас только благодаря византийским схоластам, в частности благодаря патриарху Фотию, современнику первого нашествия Руси на Константинополь, и императору Константину Багрянородному, при участии которого в X веке была составлена энциклопедия древних писателей.
Но Византия не только хранила традиции классицизма — у нее была собственная богатая литература. Исторические хроники Феофана, Георгия Амартолы, патриарха Никифора, Льва Дьякона, поэзия Иоанна Геометра, Продрома, Феодосия, произведения ораторского искусства, специальные военные трактаты, исследования по истории учреждений — все это разнообразие светской художественной и научной литературы показывает, что Византия не замыкалась в узкий круг богословских писаний: законодательство царей-иконоборцев и императоров македонской династии являлось органическим развитием римского права и распространяло не только в отдаленных провинциях, но и в соседних странах традиции законодательства Юстиниана. О громадном воздействии Византии на Западную Европу в области искусства свидетельствуют и Ахенская капелла Карла Великого, и собор св. Марка в Венеции, и залитая византийской мозаикой норманская базилика в Монреале. Ранняя североитальянская живопись своими истоками восходит к византийским образцам иконописи.
Отзвуки этой высокой культуры дошли до Киевской Руси не только в великолепии церковного зодчества, в изяществе финифти и скани киевских и рязанских кладов, но и в подборе книг, которые шли из византийских источников. Потребность в светском чтении верхов киевского общества удовлетворяли всевозможные литературно-научные сборники: «Пчелы», «Златоструи», «Изборники», в которых читатель мог найти и моральные рассуждения, и изречения, и статьи научно-схоластического содержания. Очень рано появились переводная греческая новелла и повесть, рассчитанные на легкое чтение. Такова обширная агиографическая литература, дошедшая до Киева в виде отдельных «житий» и сборников-патериков, литература апокрифов, наконец, военноисторические повести, вроде сказаний об иудейской войне Иосифа Флавия, о Троянской войне и т. п. Чисто научный характер (в тогдашнем понимании слова) представляют «Шестоднев» и «Физиолог» с их фантастическими представлениями о природе, первая, доступная киевскому читателю география — «Христианская топография» Козьмы Индикоплова и особенно исторические произведения— хроники Иоанна Малалы, Георгия Синкела, Амартолы и др.
Вся эта светская литература шла под флагом церковной, поскольку феодальная наука Византии была клерикальной, но все-таки расширяла кругозор, будила мысль, толкала к самостоятельной работе. И действительно, произведения, переведенные с греческого языка, становятся источниками собственной, киевоновгородской литературы. Эту собственную, туземную литературу создают представители самой образованной части населения — духовенства, воспитанного на византийских литературных образцах. Священник княжеского села Берестова Иларион выступает со своим замечательным с точки зрения требований византийской риторики словом «о благодати», заканчивающимся красноречивым и очень хорошо построенным панегириком в честь «блаженного» князя Владимира и его сына Ярослава. Епископ туровский Кирилл (XII век) является автором ряда церковных поучений, которые в литературном отношении тоже имеют свои достоинства.
По образцу греческой агиографии возникают местные «жития», прославляющие туземных «святых». Таковы «жития» Ольги и Владимира, внесенные в летописный свод, память и похвала князю Владимиру Иакова-мниха, «жития» Бориса и Глеба (летописное, Иакова-мниха, Нестора), повесть о Феодосии Печерском и о Печерском монастыре, внесенная в летопись, «житие» Феодосия Печерского, составленное Нестором, несохранившееся «житие» Антония. С двумя пригородными монастырями Киева — Печерским и Михайлово-Выдубицким — связано создание замечательного научно-литературного труда — «Начального свода».
«Начальный свод» в целом является научной обработкой обширного комплекса разнообразных исторических источников, который вскрывает перед нами исключительную начитанность его составителей, богатство имевшейся в их распоряжении литературы. Тут и переводы греческих хронографов, дававших сведения о древнейшей истории мира и о прошлом соседних с Русью стран Балканского полуострова, и отрывки какого-то географического описания Восточной Европы, и русские агиографические произведения, и отдельные исторические повести и мемуары, и летописные записи, составленные в различных уголках Киевской Руси, и извлечения из церковных поучений, и отрывок из трактата о демонологии и т. д.
Это обилие и разнообразие источников свидетельствуют о наличии в Киевской Руси большой, не дошедшей до нас литературы. Печерский и Выдубицкий монастыри выступают с чертами крупных культурных и научных центров, в которых накапливались большие запасы знаний и были люди, не только владевшие пером, но и умевшие работать научно. К этим центрам и тянулись люди, искавшие расширения своих познаний. Здесь находила удовлетворение своим умственным запросам светская знать в лице князей и бояр. Здесь завязывались оживленные научные беседы, образцом которых может служить разговор между Гюратой Роговичем и автором летописной записи 1096 года на тему о географических открытиях новгородцев на севере, во время которого для разрешения сложного вопроса привлечены были и авторитет Мефодия Натарского, и история Александра Великого.
В среде образованной части дружины под влиянием переводной литературы появляются попытки к самостоятельному литературному творчеству. В подражание византийским домостроям, известным на Руси по болгарским изборникам, составляет Владимир Мономах свое «Завещание». Из южнорусской дружинной среды вышел в XII веке такой шедевр художественной повести, как «Слово о полку Игоревен, скомпонованное по образцам переводной поэзии, но вложившее в заимствованную из чужой литературы форму живую красоту подлинно народной поэзии.
В заключение я хотел бы указать то место, которое Киевская Русь заняла среди культурных стран Западной Европы в результате крещения. Я имею в виду не Византию, о влиянии которой говорил достаточно подробно, и не Скандинавию, начальные связи с которой относятся еще к временам язычества, а страны католической культуры.
Мнение, будто греческое крещение должно было положить резкую грань между Киевской Русью и Западом, между киевским православием и западноевропейской «латыной», несправедливо. Официальный разрыв между Византией и Римом произошел в середине XI века, но разрыв этот назревал в течение более двух столетий, и естественно, что греческая церковь стремилась через посредство своих ставленников—греческих епископов и местного киевского духовенства—оградить «новых людей — христиан» от тлетворной заразы латинской «ереси» и от общения с людьми, «причащающимися на опресноках». Отсюда сравнительно большое количество ходивших в киевском обществе, преимущественно переводных с греческого, полемических сочинений, направленных на изобличение «лжеучений» латинян.
Но произведения византийских ригористов, представляющих крайнюю, нетерпимую точку зрения, которые в самой Византии не отражали общего мнения, долгое время в Киевской Руси оставались лишь предметами волнующего чтения, не делаясь руководством в жизненной практике. И наоборот, из поведения епископа Бруно во время его пребывания в Киеве при Владимире можно заключить, что и католическое духовенство не видело еще необходимости резко порывать с последователями греческой «схизмы». Со стороны католичества вопрос был далеко еще не так заострен, как этого хотелось некоторым клерикальным кругам. Напротив, с момента крещения Киевское княжество входило в состав католических государств Восточной Европы как равный и полноправный член христианского общества.
Католические Польша, Венгрия и Чехия и в последующее время являются теми политическими силами, с которыми Киевское государство поддерживало постоянные сношения. Южнорусские князья неоднократно в течение XI—XIII веков выступают в союзе и с польскими князьями, и с венгерским королем. На общих «снемах» с ними обсуждаются международные вопросы и разрешаются дела восточноевропейской политики. Союзники обмениваются дипломатическими визитами, сопровождаемыми угощеньями и турнирами.
Политические связи скрепляются брачными союзами, что было бы совершенно невозможно, если бы Киев оставался языческим. Болеслав Польский сватался за дочь Владимира Предславу. Его преемник, Казимир, был женат на дочери Ярослава Марии Доброгневе. Другая дочь Ярослава была за венгерским королем. И в дальнейшем, вплоть до татарского нашествия, мы имеем непрекращаю- щийся ряд аналогичных фактов. «Польский двор,— пишет И. Лин- ниченко,— зорко следит за политическим положением в Руси и ищет браков с той княжеской линией, которая в данную минуту могущественна: то с Мономаховичами, то с Ольговичами при Всеволоде Ольговиче, при Ростиславе снова с Мономаховичами». Такое же внимание к политическому положению в Киевской Руси и на Волыни проявляют и. венгерские короли. Все это свидетельствует об очень крепких политических связях между этими странами.
Но соседними католическими странами не ограничивался кругозор Киева. Одну из своих дочерей, Анну, Ярослав выдал за французского короля Генриха (около 1045 года), и в Киев приезжало за ней специальное посольство из Франции, возглавленное католическим епископом. Тот же Ярослав пытался привлечь Германскую империю к борьбе с общим врагом — польским королем Болеславом; очевидно, с этой целью в 1043 году было направлено посольство в Гослар с предложением руки русской княжны германскому императору; возможно, что неудача этого политического шага заставила обратиться к Франции.
Сын Ярослава Изяслав в борьбе с братьями искал содействия у германского императора и папы, даже признал себя ленником римского престола, «принес должную присягу верности князю апостолов» и «принял царство как дар св. Петра» из рук Григория VII. Его соперник, Святослав, избежал вмешательства Германии путем дипломатических переговоров непосредственно с империей. Успех, достигнутый им при этом, объясняется тем, что он сам был женат на сестре одного из крупнейших германских феодалов, Бурхарда, епископа трирского, который и служил посредником. Удон, маркграф бранденбургский, имел женою Евпраксию (Адельгейду), дочь Всеволода Ярославича, которая, овдовев, обвенчалась с императором Генрихом IV, выступала впоследствии открытым его врагом и в этом отношении была использована римской курией; жизнь она окончила в одном из киевских монастырей...
Постоянные политические и иные сношения со странами Западной Европы открывали доступ в Киевскую Русь католической культуре. Среди киевских феодалов распространяется знание иностранных языков; как известно, Всеволод Ярославич владел пятью языками, и не он один из южнорусских князей был «речен языком», как сказано про Ярослава Осмомысла. Западноевропейская литература находит себе читателей в киевском обществе. На «жития» Бориса и Глеба, несомненно, оказали влияние аналогичные «жития» чешских святых — Людмилы и Вячеслава. В Ипатьевской летописи нашли себе место католические легенды о крестоносцах, о борьбе венгров с Батыем, отразились верования в католических святых и в «силу» креста св. Стефана. В киевском зодчестве нашли себе отражение и романские архитектурные мотивы. В общем итоге мы видим Киевскую Русь, тесно переплетенную культурными и политическими связями с Западной Европой...
Позволю себе сделать некоторые выводы. В период, определяемый концом X и XI веком, когда в Приднепровье складывались феодальные отношения, христианство явилось большой социальной силой, способствовавшей ускорению и углублению этого процесса: оно было проводником в Киевской Руси высокой феодальной культуры Византии и содействовало установлению культурных связей с западноевропейскими феодальными государствами. «Марксисты, — писал П. Керженцев,— отнюдь не являются поклонниками феодализма и тем более капитализма, а между тем сколько раз Маркс, Энгельс и Ленин отмечали в своих работах, что на определенном историческом этапе феодализм и даже капитализм были прогрессивными эпохами человеческой истории».
Исходя из такой, единственно правильной установки, следует признать, что христианство в указанный период и даже еще позже было явлением прогрессивным в истории Киевской Руси. Это и дало возможность церкви создать на киевской почве блестящие образцы феодального искусства и письменности.
Это обстоятельство не должно, однако, устранять из поля нашего зрения и обратной стороны изучаемого явления. Как проводник феодальной идеологии, христианская религия с первых шагов выступила орудием угнетения широких трудящихся масс, освящая своим благословением насилия и хищения правящих классов.
Впоследствии за церковью остается только функция угнетения трудящихся масс, и с этим классовым характером она проходит через дальнейшую историю нашей страны, хотя в процессе образования централизованного феодального государства церковь и позже стояла во главе прогрессивных течений в феодальном обществе. Не сразу утратилась и роль христианства в области искусства: XV век еще создал шедевры Андрея Рублева.
Сергей Бахрушин, член-корреспондент АН СССР
Из сборника «Христианство и Русь», серия «Советское религиоведение», №2, 1985 г.
Похожие новости
- 30.07.2015 • Карманная империя
- 26.06.2015 • Князь Владимир – «свирепый креститель», ставший святым
- 06.07.2014 • Кончина главы УПЦ (МП) - вызов украинскому православию
- 20.01.2011 • В Севастополе освятили Чернореченское водохранилище (ФОТО)
